Л.Г.Протасов
ВСЕРОССИЙСКОЕ
УЧРЕДИТЕЛЬНОЕ СОБРАНИЕ
История рождения и гибели
Москва
РОССПЭН 1997
ББК 63.3(2)611 П 83
Издание
осуществлено при финансовой поддержке
Российского гуманитарного парного фонда
(ртФ)
проект № 97-01-16093
Протасов Л.Г.
П 83 Всероссийское Учредительное собрание: история
рождения и гибели. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1997. — 368 с, илл.
Книга посвящена истории Учредительного собрания в России — от зарождения идеи всенародного представительства до разгона его в январе 1918 г. В центре исследования — выборы в Учредительное собрание, их итоги и политическая борьба вокруг его созыва и роспуска.
Книга предназначена всем, кто неравнодушен к отечественной истории.
ББК 63.3(2)611
© «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1997
ISBN 5-86004-117-9
© Протасов Л.Г., 1997
© Протасов Л.Г., 1997
ПРЕДИСЛОВИЕ
Всероссийскому Учредительному собранию история отвела всего один день жизни — 5 января 1918 г. Измотанные напряженным ожиданием его открытия, а затем и многочасовыми ожесточенными прениями, почти без сна проведя остаток ночи (заседание закрылось уже в пятом часу утра), депутаты вечером 6 января вновь потянулись к Таврическому дворцу. Однако решетки дворцовых ворот были наглухо запечатаны и охранялись стражей с пулеметами и двумя полевыми орудиями. Картина была зловещей и символичной.
В ночь на 7 января ВЦИК Советов, составленный из большевиков и левых эсеров, принял заготовленный В.И.Лениным декрет о роспуске Учредительного собрания. Роспуск мотивировался тем, что Учредительное собрание после ухода из него обеих упомянутых партий могло «играть роль только прикрытия борьбы буржуазных контрреволюционеров за свержение власти Советов»1.
Так завершилась эпопея первого всероссийского народного представительства, самая долгая по своей предыстории, самая короткая, если говорить о его реальном существовании, самая драматичная по своей судьбе, по масштабу связанных с ним надежд и разочарований, ближайших и отдаленных последствий. Как справедливо замечено, «нигде столько не было нагромождено лжи, как вокруг Учредительного собрания»2. И потому исследователю, взявшемуся за столь рискованную тему, надлежит прежде всего разобраться в корнях историографической аберрации, дабы не громоздить на старую ложь новую.
История революций обычно принадлежит победителям и под пером их историков принимает желаемую форму. В.И.Ленин уже назавтра назвал 5 января 1918 г. «потерянным днем», а депутатов-учредиловцев — «людьми с того света». Скоропалительный и беспощадный приговор диктатора-вождя много десятилетий воспринимался нашим сознанием как высший суд, как приговор окончательный, обжалованию не под
4 Л.Г.Протасов Всероссийское Учредительное собрание
лежащий. В памяти ряда поколений соотечественников этот эпизод сохранился, пожалуй, даже как трагикомический: со школьной скамьи запомнились знаменитые слова матроса А.Железнякова «караул устал, пора закрывать». Если Учредительное собрание и не было забыто вовсе, то лишь потому, что в нем видели некоего антипода, оттеняющего своей жалкой участью торжество и величие подлинной, советско-пролетарской демократии. Его изучение шло в идеологически строго заданных координатах послеоктябрьских ленинских оценок. Редкие монографии о нем пестрели нелестными эпитетами, образами, сравнениями. «Учредительное собрание в нашей революции промелькнуло, подобно тени, на историческом экране и, подобно тени, бесследно отошло в вечность»3, — писала в 1928 г. Н.А.Шавеко. Уже спустя полвека О.Н.Знаменский, наиболее серьезный исследователь темы, глубоко изучивший технико-организационные ее аспекты, в итоге пришел к выводу, что «Всероссийское Учредительное собрание, его идея еще до 5 января приняли политическую смерть»4. Нелогичность таких сентенций ныне очевидна: зачем же тогда надо было силой оружия устранять учреждение, которое и без того бессильно и даже мертво? Если же продолжить образный ряд, то уместнее сравнить Учредительное собрание с яркой и скоротечной кометой, прочертившей в 1917 году российский политический небосвод и до конца непознанной. Комета сгорела, но след ее остался...
Есть суд победителей, но есть и суд самой истории, не столь скорый, но более справедливый. В этом вновь убеждает всплеск широкого общественного интереса к событию давнего прошлого. Известно, что значимость исторических событий проверяется временем — подлинно великие не уходят в полное небытие, продолжают влиять прямо, а чаще опосредованно, на последующий ход истории. К.Ясперс писал: «Настоящее совершается на основе исторического прошлого, воздействие которого мы ощущаем на себе»5. Показательно, что те, кто разогнали Учредительное собрание, уже через несколько дней сымитировали его в виде съезда Советов. Как бы то ни было, на определенном историческом рубеже вдруг открылось, что идея Учредительного собрания вовсе не умерла в общественном сознании, что она выжила в политическом анабиозе, в долголетнем забвении и вновь напомнила о себе в обстановке коренных политических перемен на рубеже 1980—1990-х годов. Следовательно, и легкость, с которой оно было ликвидировано и на которую обычно ссылаются в доказательство его нежизнеспособности, оказалась обманчивой. В сущности всю пережитую в недавние времена эпоху можно назвать эпохой учреди
Предисловие
5
тельных собраний, разных по форме и названию, но заложивших основы совершенно новой государственности (или, точнее, забытой старой, либерально-рыночной модели) на руинах советской системы и СССР.
Всероссийское Учредительное собрание — одно из тех мировых явлений, которые воплощают в себе глобальные тенденции развития человеческой цивилизации и служат вехами ее истории. Чувствительный нерв нашей истории был затронут, и эта тема, можно сказать, обречена на популярность. Осмысливая ее как насущную научную и общественную потребность, важно понять мотивы того интереса, который проявляют к Учредительному собранию историки, юристы, публицисты, политики, просто читатели. Вызваны ли они неудовлетворенностью казенными историческими версиями, статусом самого учреждения, призванного установить конституционно-парламентский строй в стране, успевшей взять лишь первые уроки демократии, сожалением об упущенном шансе гражданского примирения и цивилизованного развития общества? Означало ли само Учредительное собрание окончательный перевод стрелки российского исторического развития на западный цивилизацион-ный путь, а его неудача — обреченность такой попытки? Каждое из таких объяснений может быть правомерным, но ни одно из них не достаточно.
История Всероссийского Учредительного собрания полна загадок и парадоксов. На это обратил внимание еще «первый летописец» Октября Джон Рид. В предисловии к знаменитой книге о десяти днях, «которые потрясли мир», обращенном к американскому читателю, он задавался вопросами: «Если до Ноябрьской революции (по новому стилю — Л.П.) большевики боролись за Учредительное собрание, то почему впоследствии они разогнали его силой оружия? И если до того момента, как большевистская опасность стала явной, буржуазия выступала против Учредительного собрания, то почему же впоследствии она стала его поборницей?»6
Добавим еще один парадокс к сказанному. В мировой истории редко пристальное внимание потомков привлекает событие, так сказать, несостоявшееся, несбывшееся, не в прямом, физическом, а в сугубо историческом смысле, ведь Учредительное собрание не исполнило своего предназначения: не создало власти, признанной большинством народа, не провело насущных и долгожданных реформ, не предотвратило гражданской войны в России. Не смогло или не могло? Ответ на этот вопрос прежде казался однозначно простым — не могло! — теперь его надо признать вообще неразрешимым, дабы не стать на точку зрения исторического фатализма.
6 Л.Г.Протасов Всероссийское Учредительное собрание
Как феномен истории Учредительное собрание всегда будет смущать умы ученых своей давней и неразрешимой загадкой: как сложилась бы российская история, будь иной и его судьба? Незавершенное, по тонкому замечанию Марка Блока, обладает для всякого живого ума очарованием не меньшим, чем нечто, успешнейшим образом завершенное7. Уместно добавить к этому, что и сам анализ исторической альтернативы, сколько бы он ни критиковался, если он основан на твердой почве конкретных фактов, важен и нужен как инструмент научного познания прошлого.
Современная историография Всероссийского Учредительного собрания отражает эволюцию общественного самосознания от простых объяснений, вроде злокозненных действий большевиков, до более глубокого понимания причин его крушения в самой российской исторической традиции, в национальной почве, в уровне правосознания общества, реальной роли всех социалистических партий и т.д.8 Прежняя идеологизированная дилемма — демократия буржуазная или пролетарская? — в последние годы почти вытеснена дилеммой общенаучной — демократия или диктатура? Даже марксистско-исторический взгляд на это событие эволюционировал от лобовой апологии разгона Учредительного собрания в духе сакральное™ ленинских оценок к более прагматичным и вполне правдоподобным конструкциям, в коих этот факт предстает как печальный, но неизбежный результат объективно сложившейся политической обстановки. Во всяком случае нужда более не выдается за добродетель.
Однако полное «онаучивание» проблемы как преодоление ее политизации и неизбежной при этом мифологизации еще предстоит, и она нуждается в системном исследовании, включающем связи Учредительного собрания с эволюцией российской государственности, социума, национального менталитета и пр. Гносеологически историк находится в весьма сложном положении. С одной стороны, ему надо абстрагироваться от очевидных результатов изучаемого процесса, «вжиться в эпоху», учесть субъективное видение людьми 1917 г. реальной обстановки, поскольку именно на основе этого видения они формировали цели и мотивы своих действий. Но, с.другой стороны, изучать жизнь и судьбу Учредительного собрания лишь сквозь призму политических страстей 1917 г. и той не лишенной налета исторической случайности конъюнктуры значит в конце концов вернуться к эсхатологическому признанию необходимости именно данного варианта развития событий. Не только потому, что реальная история убедительнее и достовернее вообще, чем гипотетическая, просто действия большевист
Предисловие
7
ского руководства в отношении Учредительного собрания были и впрямь логичны и последовательны, поскольку были адекватны политическим и этическим принципам этой партии, позволившим ей прорваться к власти.
Корень же вопроса не в том, как и почему была разогнана учредительная власть, формально выражавшая волеизъявление народа, а в том, почему она при всей ее легитимности оказалась беззащитной и беспомощной перед явной ее узурпацией в свободной стране. Ведь в тот момент большевики не были настолько сильны, чтобы не считаться с широким общественным мнением, с его твердой и решительной позицией.
Таким образом, само Учредительное собрание, его поучительная судьба автору представляются как бы верхушкой огромного айсберга, в основании которого долгая история развития самой идеи народного представительства, подготовка к созыву российской Конституанты и борьба вокруг нее, наконец, вершина политической демократии 1917 года — свободное всенародное голосование. Предпосылки для такого исследования вполне созрели. Спал публицистический азарт перестроечных лет, когда зачастую научная логика и точность исторических фактов подменялись игрой авторского воображения, а в самом Учредительном собрании виделась панацея ото всех постигших Россию бед. Совершенно очевидно, что оно не было ни гадким утенком российской демократии, как полагали одни, ни ее прекрасным лебедем, как считали другие. Время простых ответов прошло, и путь к истине лежит только через профессионализм историка.
Кроме того, ощущается настоятельная потребность в критическом пересмотре всего накопленного запаса фактов из истории Учредительного собрания, дискредитированных односторонним, зачастую просто необъективным истолкованием, когда в обороте были источники, в выгодном свете выставлявшие одну из борющихся сторон в ущерб другим. Правда, в последние годы не раз переиздавались стенограмма заседания Учредительного собрания и другие связанные с ним документы9. Однако источниковая база проблемы все еще остро нуждается в обогащении и переосмыслении как почва для формирования новых, более глубоких исторических представлений.
Со смешанным чувством неловкости и сожаления приходится признать, что картина первых в России свободных общенациональных выборов, происходивших на основе демократического избирательного закона, какого не было тогда ни в одной другой стране мира, напоминает незавершенный
8 Л.Г.Протасов Всероссийское Учредительное собрание
эскиз, набросок. С чувством неловкости потому, что в любой цивилизованной стране эти выборы стали бы предметом законной национальной гордости, а гордость за свое прошлое и есть одно из проявлений цивилизованности. С чувством сожаления — поскольку современное состояние документалистики проблемы оставляет немного надежд на то, что картину выборов удастся когда-либо полностью реконструировать.
Можно возразить, что трудами историков разных поколений, начиная с Н.В.Святицкого, собран и систематизирован обширный статистический материал. Это отчасти так, но в нем слишком много приблизительности, фрагментарности, просто зияющих пустот. До сих пор единственным монографическим исследованием по истории самих выборов в Учредительное собрание в масштабах всей России остается книга... американского историка Оливера Рэдки10, вышедшая двумя изданиями в 1950 г. и в 1989 г. Не переведенная на русский язык, она практически недоступна российскому читателю. С уважением относясь к оригинальности наблюдений О.Рэдки, следует, однако, заметить, что этого нельзя сказать о документальной базе его исследования.
Ценность избирательной статистики 1917 г. уникальна. В свое время, впервые публикуя сводные итоги выборов в Учредительное собрание, Н.В.Святицкий писал: «Историку они дадут богатейший материал и ключ к решению происходивших и ныне происходящих великих событий»11. Столь же высоко, хотя и с иных позиций, оценил их В.И.Ленин: «Данные о выборах в Учредительное собрание, если уметь ими пользоваться, уметь их читать, показывают нам еще и еще раз основные истины марксистского учения о классовой борьбе»12.
Оба оппонента оставили пример и образцы политического прочтения материалов электоральной статистики, быстро давшие зловредные всходы. Идеологическая утилизация результатов голосования в Учредительное собрание стала нормой в советской историографии параллельно тому, как все более формальными становились и сами выборы в органы государственного управления. Итоги голосования привлекались историками обычно с заданной целью, для подтверждения определенного тезиса, в качестве цифровой иллюстрации. Такой подход не нуждался в привлечении всей совокупности статистических сведений и не стимулировал их поисков.
Неудивительно поэтому, что в конечном счете в забвении оставалось само социокультурное состояние российского общества в 1917 году, проявлением и одновременно отражением которого и были выборы. Г.Л.Соболев имел основание писать о
Предисловие
9
преобладающей в нашей науке тенденции изучать общественное сознание главным образом в его идеологических формах, недооценивая социальную психологию масс13. Если кому-то это раъяснение покажется маловразумительным, достаточно вспомнить, какую сложную, многокрасочную картину являют собой современные демократические выборы, и помножить все связанные с ними страсти на те ожидания мира, земли, порядка, с которыми в 1917 году ассоциировалось Учредительное собрание. Сама статистика тайного голосования, именно по причине его тайности, интимности, представляется наиболее аутентичным источником для изучения политических настроений общества.
Автор много лет занимался сбором статистики по выборам в Учредительное собрание, не ставя больших научных задач и не переоценивая значимость своего труда. Лишь постепенно необременительное увлечение, материализовавшееся время от времени в различные публикации, превратилось в страсть коллекционера. Процесс эмпирического собирания фактов дарит свои радости, признавался М.Блок: «Добрый землепашец любит пахать и сеять не меньше, чем собирать жатву»14. Каждая новая находка, вроде сводки голосов в каких-нибудь Богом забытых, затерянных в северной глуши вятском Яранске или вологодском Яренске, в любом из шестисот уездов страны, становилась маленьким праздником души. В ходе поисков постепенно оформлялся общий замысел, а сами усилия обретали конечный смысл: собрать, насколько возможно, максимально полный свод избирательной статистики Учредительного собрания и представить его общественному взору. Наука, как и природа, не терпит пустоты. Итоги выборов в захолустных городах и деревнях для будущего исторического знания могут оказаться не менее ценны и полезны, чем результаты голосования в столицах. Поиски с их успехами и неудачами редко бывают скучными, однако раньше или позже они подходят к грани, за которой должно последовать обобщение, — нельзя подняться к новому пониманию проблемы, не освоив новой эмпирики. Может быть, эта книга найдет не только читателей, но и последователей, и это будет наилучшее ее продолжение.
Американский историк О.Рэдки задался вопросами, на которые не мог дать определенного ответа. Что оно, Учредительное собрание? Жертва несчастных обстоятельств или чужеродный цветок в России? Вернется ли однажды народ к этому политическому принципу или это такой политический принцип, который никогда не прорастет на равнине Восточной Европы15? Эта книга также не дает готового ответа на сакрамен
10 Л.Г.Протасов Всероссийское Учредительное собрание
тальный для всей нашей истории вопрос, но она содержит историческую конкретику, которая поможет читателю самому сделать из нее вывод. А потому будет уместно завершить это предисловие словами А.И.Герцена: «Наука не требует ничего вперед, не дает никаких начал на веру. Если же под началом понимать первую страницу, то в ней истины науки потому не может быть, что она — первая страница, и все развитие еще впереди»16.
Глава 1
ИДЕЯ, РОЖДЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЕЙ
1. У истоков великой идеи
История Всероссийского Учредительного собрания требует прежде всего тщательного осмысления исторически формировавшегося содержания самой его идеи и ее места в структуре российского общественного сознания — без этого вся проблема как бы лишается фундамента, повисая в пустоте. К 1917 г. эта идея имела в России более чем столетнее прошлое, но это скорее основание для раздумий, а не для национальных амбиций.
Своими корнями идея Учредительного собрания уходит в позднее средневековье, в идеологию западноевропейского Просвещения. Выдвинутые его выдающимися представителями теории народного суверенитета и общественного договора исходили из естественного, неотчуждаемого права всех народов самим выбирать свой государственный строй, свою форму правления. Но первый опыт практической реализации этого права был осуществлен по другую сторону океана, где он был положен в основу принятой в 1776 г. Декларации независимости североамериканских колоний Англии, проникнутой демократическим, республиканским духом («Мы, народ Соединенных Штатов...»).
В формально-юридическом смысле учредительным собранием может считаться любой представительный орган, наделенный учредительными функциями, — от собрания граждан в античной республике до современного парламента. В этом смысле, возможно, правы те, кто ведут предысторию Всероссийского Учредительного собрания еще от Земских соборов1. На них тоже решались важные государственные вопросы, избирались цари, как Борис Годунов в 1598 г. или Михаил Романов в 1613 г. Вместе с тем как форма диалога власти с обществом Земские соборы скорее восходили к общинной демократии, чем к представительной форме правления, и если они соединяли Россию с Европой, то... средневековойf
Однако в общеупотребительном смысле это понятие принадлежит уже новому времени и своим происхождением обязано Великой Французской революции конца XVIII века, когда
12 Л.Г.Протасов Всероссийское Учредительное собрание
оно стало примером и символом борьбы с королевским абсолютизмом за конституцию и права граждан, за верховенство закона. Занесенная ветрами революций на восточную окраину Европы, в страну самодержавия и крепостничества, эта идея неизбежно должна была видоизмениться, стать симбиозом европейской политической культуры и российской исторической традиции. Идея Учредительного собрания вызревала и оформлялась здесь на примере тех стран, где уже сложились предпосылки гражданского общества, вытесняя отношения подданства, а государственный Левиафан не был так всемогущ. В России, при ином типе феодализма, а затем и капитализма, при политической неподвижности общества, при абсолютной монархической власти, державшейся не только силой принуждения, но и идеологией своего провиденциального происхождения, практикой всеохватного государственного патернализма, на протяжении всего XIX века не было почвы для реализации формулы «народ — источник власти».
Тем не менее идея верховенства народа не могла оставить равнодушными передовых людей России, начавших поиски своих путеводных теорий. Впервые она вошла в программные документы декабризма. Согласно проекту «Конституции» Н.Муравьева, «источник верховной власти есть народ, которому принадлежит исключительное право делать основные законы для самого себя». Полномочия конституционных перемен признавались только за всенародным державным собором, то есть Учредительным собранием3. Впрочем, автор альтернативной «Русской правды» П.Пестель не разделял этой идеи, будучи сторонником жесткой и длительной революционной диктатуры. Дилемма — доверить власть самому народу или править радикально-олигархической группировке от имени народа — имеет, следовательно, давнюю историю. В любом случае, однако, речь могла идти лишь о форме «революции сверху», без участия самого народа.
Хотя идея учредительной власти народа оставалась «кабинетной», предпосылки ее будущей популярности накапливались и зрели вместе с ростом национального самосознания в образованном русском обществе, с поисками исторических путей, достойных великой, но отсталой страны. Стоит заметить, что даже идеологическая доктрина самодержавия — теория официальной народности — эксплуатировала, и не без успеха, идею учредительной власти народа, за тысячу лет до того добровольно избравшего для себя монархическую форму правления. Идея Учредительного собрания была подхвачена с особым воодушевлением новыми поколениями российского «освободительного движения», приобретая соответствующую историческую ориентацию — от Конвента времен Великой Фран
Глава 1. Идея, рожденная революцией
13
цузской революции, открывшего путь к власти якобинцам, до Учредительного собрания 1848 г., установившего во Франции умеренный либеральный режим Второй республики. В ходе российской революции при любом вопросе общественная мысль невольно обращалась к прецедентам, аналогиям прежде всего из революционной истории Франции — «поучительнейшей лаборатории социально:политических опытов»4.
Со второй половины прошлого века, когда энергичная экономическая модернизация страны обострила потребность в адекватной государственной и общественной структуре, а усилившееся сближение с Западом еще более оттенило российскую архаику, эта идея получила новый импульс, становясь своего рода символом радикального обновления страны, разрешения всех насущных общественных проблем. Такое толкование придавало ей довольно отвлеченный, легендарный характер, чему способствовало и полное отсутствие в России до начала XX века гражданских свобод. Не случайно она черпала силу и в таких явно реликтовых источниках, как общинно-уравнительная организация деревни или исторические реминисценции, связанные с вечевыми порядками и Земскими соборами русского прошлого (народничество, отчасти славянофильство). Один из первых революционных манифестов — прокламация «Молодая Россия», изданная в 1862 г. П.Заичнев-ским и его сообщниками, — требовал перехода власти в руки Национального собрания. Трудным путем шли к этой идее народники. Н.Г.Чернышевский, А.И.Герцен, М.А.Бакунин, П.Л.Лавров были равнодушны к вопросам политической демократии, не видели надобности в проповеди политического освобождения России как средства к грядущему всестороннему освобождению народа5. Конституционные реформы, казалось им, могут увести Россию с ее особого исторического пути, ведущего к социальной революции. Однако уже программа «Народной воли» (1879 г.) признавала, что «народная воля была бы достаточно хорошо высказана и проведена Учредительным собранием, избранным свободно, всеобщей подачей голосов»6. После убийства Александра II Исполнительный комитет «Народной воли» в открытом письме новому царю заявил о готовности безусловно подчиниться решению Учредительного собрания, если оно будет созвано7.
Однако наиболее плодотворную свою разработку идея Учредительного собрания обретала в рамках поисков решения так называемого конституционного вопроса в России. Создание конституционного, правового государства исходным моментом предполагало допуск граждан в той или иной форме к определению основ государственности и к текущей законодательной деятельности. Гласная постановка этого вопроса была предпри
14 Л.Г.Протасов Всероссийское Учредительное собрание
нята по инициативе И.И.Петрункевича на рубеже 1870—1880-х годов. Один из будущих отцов-основателей конституционно-демократической партии, И.И.Петрункевич изложил свои взгляды в брошюре «Ближайшие задачи земства», за издание которой был арестован. Сам Петрункевич вспоминал: «Эта неспособность самодержавия честно выполнять принятые им перед народом обязательства и привела меня к убеждению, что только Учредительное собрание может оберечь страну от таких обещаний, которые гораздо легче берутся назад, чем даются»8.
Конституционные проекты, вышедшие из либеральной среды, различались степенью их радикализма, содержали подчас идею учредительной власти народа в нарочито завуалированной, отдающей дань национальной традиции форме созыва Земского собора. Другое разноречие касалось источника его созыва — октроированного царской властью, то есть сверху, или снизу, под широким общественным давлением.
В сознании российского общества созыв Учредительного собрания ассоциировался прежде всего с введением конституционного строя, и потому попытки историков жестко разграничить способы его достижения на революционные и реформистские не всегда корректны, особенно с учетом общей эволюции российской государственности. Даже ранний В.И.Ленин в 1890-е годы допускал политическое освобождение России путем созыва Земского собора царским правительством9. Такое допущение не кажется абсолютно нереальным, если вспомнить, что принятие так называемого конституционного проекта М.Т.Лорис-Меликова, который, действительно, мог стать шагом к конституции, было сорвано скорее революционерами, убившими 1 марта 1881 г. царя-реформатора Александра II, чем реакционерами из высшей бюрократии. Естественно, побудительные мотивы к достижению самой идеи у революционеров и либералов не могли совпадать: у первых доминировала цель разрушения существующего государственного строя, у вторых — права личности, переход к правовому государству на бессословно-представительной основе, для одних это была самоцель, для других — всего лишь средство.
Из этого следует, что идея Учредительного собрания приобрела в России более широкий и емкий, чем на Западе, смысл, не только политический, но и социально-философский. В то же время она оставалась элитарной идеей из-за глубокого разрыва в уровнях, возможно, и в типе политической культуры сравнительно тонкого образованного, интеллектуального слоя общества и толщи социальных низов. Она стала как бы ментальным свойством российской радикально-либеральной интеллигенции, ее своеобразной «Синей Птицей», обобщенным
Глава 1. Идея, рожденная революцией
15
выражением таких ее качеств, как «небуржуазность», неприятие самодержавно-бюрократического и полицейского произвола (министр внутренних дел В.К.Плеве определял образ поведения интеллигенции именно как постоянное дискредитирование власти и церкви10), традиционное народолюбие, включавшее и комплекс собственной вины перед народом за его придавленное состояние. Полное отсутствие до 1905 г. начал представительной демократии, с одной стороны, приобщение к политической жизни все более широких слоев маргинализован-ного в ходе ускоренной буржуазной эволюции населения, с другой, создавали романтически возвышенный, идеализированный образ Учредительного собрания, способного разом разрешить все общественные конфликты, содействовали его популяризации.
Вот как писал об этом в начале века известный юрист-го-сударствовед (будущий теоретик большевистской «законности») М.А.Рейснер: «Учредительная власть является тем строителем, который тяжелый гранит народной мощи превращает в светлый и стройный храм народной свободы»11. В такой постановке идея Учредительного собрания утрачивала конкретность, соотнесенность с реальной жизнью, обретая хили-астические мотивы с непременными в этом случае абсолютизацией цели, верой в возможность достижения «царства справедливости» и «земного рая», максимализмом средств. Подобное ее восприятие массовым сознанием становилось столь же естественным и неизбежным в России, насколько неприемлемым для западного рационально-индивидуалистического менталитета.
Знаменательно, что и сама российская автократия невольно служила распространению идеи: проводя реформы, она как бы оживляла конституционные настроения и ожидания, преследуя всякое вольномыслие, в том числе идею Учредительного собрания, она усиливала его романтический ореол мученичества и жертвенности. Как писала одна из газет в 1917 г., «история борьбы за Учредительное собрание — это Голгофа подвижничества»12. Примечательно, что с этой историей борьбы современники связывали и тех деятелей «освободительного движения», которые в своих преобразовательных помыслах прямо такую идею не выдвигали (Н.И.Новиков и А.Н.Радищев), а то и просто отвергали, как П.И.Пестель13.
Вступление на престол Николая II вызвало новую волну конституционных требований. Они не отличались четкостью, но упоминали созыв народных представителей для обсуждения и решения государственных дел. В них весьма расплывчато звучал, а то и вовсе отсутствовал критерий того, должен ли это быть орган совещательный или законодательный. Однако со
16 Л.Г.Протасов Всероссийское Учредительное собрание
гласимся с теми исследователями, кто считают, что на практике очень трудно между ними провести грань. Со времени созыва Генеральных штатов Людовиком XVI сторонники абсолютизма осознали легкость, с которой первое переходило во второе14, и потому самодержавие так жестко реагировало на эти пожелания. Отметим лишь, что и в столь мягкой форме идея созыва народного представительства распространялась все шире, трансформируясь в идею всенародной учредительной власти.
К началу XX века противоречия и деформации общественно-исторического развития России особенно обострились. В этих условиях идея революции стала заразительной, психологическая готовность целых социальных слоев (рабочие, крестьяне, радикальная интеллигенция) к силовому разрешению «своих» проблем при неспособности власти к подлинному реформаторству как осознанной и продуманной политике делала обстановку в стране взрывоопасной. Соответственно идея Учредительного собрания объективно стала идеей полного обновления России, ее приобщения к благам мировой цивилизации через разрешение таких проблем внутринационального развития, как политическая демократия, индустриальный и культурно-образовательный прогресс и пр. Любая интерпретация этой идеи в обстановке обострявшейся потребности в глубоких общественных преобразованиях принимала, по условиям России, радикализированный облик по мере соприкосновения с массовым общественным сознанием. Одновременно, благодаря своей сугубо идеологизированной форме, она не могла выступать иначе, как в иллюзорном виде.
Главным носителем этой идеи была быстро растущая демократическая интеллигенция, объединенная не столько общностью материальных интересов, сколько сходством духовных запросов и политических идеалов. «Народолюбие» стало ее нравственным императивом, вектором настроений — идея Учредительного собрания, трактуемого как альтернатива господствующему государственному и общественному порядку. При этом и революционеры и либералы были равно убеждены в том, что лучше самого народа знают, что ему нужно и как ему жить. Из этого следовало, что идея Учредительного собрания оценивалась ими как возможность самореализации, народ же оставался объектом их социальной практики, какое бы важное место ему ни отводили они в своих теоретических построениях. Иначе говоря, социальные и политические мотивы во взглядах интеллигенции настолько тесно переплетались с нравственными, что зачастую образовывали новое и далеко не бесспорное единство. Но дело еще было и в том, что в России идеи, владевшие интеллигентскими умами, становились божественным откровени
Глава 1. Идея, рожденная революцией
17
ем, наделялись мыслимыми и немыслимыми добродетелями, любое отступление от них расценивалось как предательство прогресса15. Поэтому вся политическая жизнь России начала XX века прошла под знаком распространения идеи народного представительства в ее различных формах, среди которых ведущим было Учредительное собрание.
Общедоступность, а с нею и широкую популярность идее Учредительного собрания придала первая российская революция. Этому благоприятствовало объективное совпадение двух одновременных процессов: с одной стороны, усиление вертикальной социальной мобильности населения и маргинализации общества, создавшее питательную среду для роста антиправительственных настроений, с другой — интенсивное партийно-политическое оформление общества, его «партизация». Первыми, как известно, в России возникли революционные, социалистические партии, взявшие эту идею на вооружение и превратившие ее в лозунг массовой борьбы. Сама идея Учредительного собрания была теперь четко сформулирована и обоснована теоретически в программных документах, пропагандировалась в партийных изданиях, сохраняя, тем не менее, свое прежнее качество. Складывалось отождествление успехов западной цивилизации с фактом революций и созыва учредительных собраний, что, конечно, было справедливо лишь отчасти, ибо на Западе это был плод длительного исторического развития, в отличие от России.
Господство авторитарного режима в России, неразвитость демократических институтов объясняет особое место «государ-ствоведения» в программатике политических партий. Первыми внесли в свою программу лозунг Учредительного собрания социал-демократы на II съезде РСДРП в 1903 г. Их программа-минимум требовала «низвержения самодержавия и созыва Учредительного собрания, свободно избранного всем народом»16, которое обеспечит последовательное осуществление принципов демократической республики, политических свобод, широкого местного самоуправления и других демократических требований. Раскол социал-демократии в вопросах стратегии и тактики революции, в организационно-партийных делах на большевиков и меньшевиков выявил и разногласия между ними во взглядах на Учредительное собрание и его задачи. Для большевиков оно как бы вырастало из восстания народа, чтобы стать промежуточной станцией на пути к будущей диктатуре пролетариата. В ноябре 1905 г. В.И.Ленин писал: «Чтобы окончательно смести остатки старых крепостнических учреждений самодержавной России, нельзя себе представить иного цельного и последовательного пути, кроме созыва всенародного Учредительного собрания»17. Меньшевики же не исключали его
18 Л.Г.Протасов Всероссийское Учредительное собрание
созыва в парламентском, так сказать, варианте, под общественным давлением снизу. Но главное было в том, что, с их точки зрения, Учредительное собрание завершит цикл революционного развития страны и откроет эпоху длительного эволюционного самодвижения общества, пока оно не «созреет» для социализма.
Если для марксизма как продукта западной политической культуры обращение к идее Учредительного собрания было логичным и естественным, то у другого борца против самодержавия — партии социалистов-революционеров — эта идея имела традиционную, крестьянско-общинную оболочку. Программа ПСР была официально принята в январе 1906 г. на I съезде партии. В ней эсеры заявляли, что прямую революционную борьбу против царизма будут соединять с агитацией за созыв Земского собора (Учредительного собрания), свободно избранного всем народом без различия пола, сословия, национальности и религии «для ликвидации самодержавного режима и переустройства всех современных порядков в духе установления свободного народного правления»18. Его созыв они выдвигали и как- условие прекращения своих террористических акций против представителей администрации.
Отличавший эсеров революционный романтизм наглядно проявился в том, что созыв Учредительного собрания они возвели в абсолют, как непосредственное и полное торжество народовластия. Отколовшиеся от них в 1906 г. эсеры-максималисты пошли еще дальше: с демократически избранным Учредительным собранием они связывали введение в стране трудовой республики и полной социализации общества, то есть обращения во всенародное достояние земли, фабрик и заводов19.
Требование созыва Учредительного собрания на основе всеобщего избирательного права было выставлено также в программах Бунда, еврейской социал-демократической рабочей партии «Поалей-Цион», латышской социал-демократической рабочей партии, Революционной украинской партии, других социалистических партий и движений, если и не в буквальном виде, то по общему смыслу20.
Роль буфера в социальных и политических конфликтах российского общества начала XX века играл либерализм. Именно на стыке веков в нем происходили знаменательные сдвиги. Старый, земско-дворянской закваски либерализм теснился новым, разночинно-интеллигентским. В либерализме усиливались конституционалисты, считавшие образцом парламентский строй Западной Европы. Вместе с тем он исходил из убеждения, что в России все политические перемены должны совершаться в ходе мирной плавной эволюции, во избежанье «бунта,
Глава 1. Идея, рожденная революцией
19
бессмысленного и беспощадного», со стороны черни. А это неизбежно предполагало поиски компромисса с монархией. Общая политическая платформа русского либерализма изложена в первом номере журнала «Освобождение», вышедшем в Штутгарте еще в 1902 г. В заявлении «От русских конституционалистов» содержались требования демократических свобод и бессословного народного представительства с правами высшего контроля, законодательства и утверждения государственного бюджета. Однако подчеркивалось, что конституционалисты не будут «искать выход своему возмущенному чувству ни в классовой, ни в революционной борьбе»21. Автором заявления был П.Н.Милюков, в ту пору уже известный историк, совмещавший университетскую кафедру с политической трибуной. Как и большинство его сподвижников, Милюков считал наиболее приемлемым для России историческим примером Англию с ее монархической формой правления при сильном, полновластном парламенте.
На этой политической платформе организационно оформились в 1903 г. Союз освобождения и Союз земцев-конституционалистов. Правда, сами либеральные радикалы не шли дальше встроения в политическую систему России выборного законодательного органа с правами бюджетного и административного контроля. Но уже в ходе проведенной Союзом освобождения «банкетной кампании» 1904 г. (пропагандистской акции в поддержку конституционных требований опять же по образцу Франции 1848 г.) требование это радикализировалось, вылившись в открытое выдвижение лозунга Учредительного собрания22.
В разгар революции, в июле 1905 г., Всероссийский земский съезд принял проект, согласно которому предлагалось создание Государственной думы как инструмента политических реформ и контроля за монархической властью23. Либерально-демократическая модель преобразований учитывала опыт западных демократий и национальные российские традиции.
Либеральное движение, как это следует из самого термина, всегда многолико. После Манифеста 17 октября 1905 г., которым декларировался ряд свобод и учреждалась законодательная Государственная дума, различные либеральные течения стали быстро оформляться в политические партии. Немногие из них задержались на исторической сцене, но среди них были две самые крупные, конституционные демократы и Союз 17 октября, — олицетворявшие левый и правый фланги либерализма. Раскол оппозиционных сил проявился и в толковании требования Учредительного собрания. Съезд конституционно-демократической партии уже 18 октября 1905 г. выразил неудовле
20 Л.Г.Протасов Всероссийское Учредительное собрание
творенность царским манифестом и объявил задачей партии достижение Учредительного собрания на основе всеобщего и равного избирательного права с прямым и тайным голосованием, «причем реформированная, в силу Манифеста 17-го октября, государственная дума может служить для партии лишь одним из средств на пути к осуществлению той же цели»24. Добившись затем весьма влиятельных позиций в I Государственной думе и уверовав в то, что Россия уже вступила на конституционный путь развития, кадеты охладели к лозунгу Учредительного собрания и в 1906 г. сняли его. Став партией легальной оппозиции, они избрали и иной путь продвижения к правовому государству европейского вида: расширение законодательных прав Думы, создание ответственного перед нею правительства, проведение широкой программы социальных реформ.
Что касается партии октябристов, то она заявила, что со времени Манифеста 17 октября «народ наш становится политически свободным, наше государство — правовым государством»25. Признавая незыблемым для России принцип конституционной монархии, октябристы решительно отвергли идею созыва суверенного Учредительного собрания, которое отдалит столь желанный час успокоения страны и «заключает в себе полный разрыв связи с прошедшим, поведет к пересмотру таких начал нашего политического и общественного быта, кои не могут быть поколеблены без тяжелого революционного потрясения всей страны»26.
Либералы, не связывавшие себя теоретическими догмами, уже тогда, несомненно, понимали, насколько опасным и обоюдоострым политическим оружием может оказаться лозунг созыва Учредительного собрания в случае его практической реализации. Соединение этого лозунга с другим — всеобщего избирательного права — придавало ему законченный революционный смысл. Само вовлечение широких необразованных масс в процесс принятия ответственных политических решений (через систему всеобщих выборов) было чревато непредсказуемыми последствиями для страны. Революционная идея замены царского самодержавия «самодержавием народа» пугала их как возможным- торжеством левого экстремизма, так и скрытой в ней угрозой сохранить государственное принуждение, лишь видоизменив его, утвердить силу над правом. Б.А.Кистяковский писал, в частности, П.Б.Струве еще в 1903 г. о том, что результатом деятельности социал-демократов будет замена «самовластия Романова "Божией милостию" самовластием Ленина во имя самодержавия народа»27.
Отсюда и стремление в противовес гипотетическому Учредительному собранию как форме всенародного представитель
Глава 1. Идея, рожденная революцией
21
ства возвысить роль Государственной думы, расширив ее парламентские функции и реформаторскую деятельность. Отсюда и растущий скептицизм в отношении всеобщего избирательного права населения. Само по себе оно никогда не было достаточной гарантией стабильного демократического развития. Западные демократии продвигались ко всеобщей подаче голосов долго и постепенно, в России «прыжок» к такой демократии обещал неясные последствия28. Так, Партия мирного обновления, возникшая летом 1906 г. на стыке между кадетами и октябристами (П.А.Гейден, Д.Н.Шипов, Е.Н.Трубецкой, М.А.Стахович и др.), признав справедливость этого права в принципе, констатировала, что немедленное осуществление его в полном объеме может дать результаты, не отвечающие цели истинного народного представительства29. Как бы то ни было, с отходом либералов от лозунга Учредительного собрания он переходил в монопольное обладание социалистов и все более связывался в массовом политическом сознании с социалистическим общественным идеалом.
Показательно, что некоторые партии традиционалистского типа, отвергая Учредительное собрание, считали нужным фиксировать свое отношение к нему в программных документах, как это сделала, например, правомонархическая Всероссийская Отечественная партия. Одной из своих задач она указала «противодействие созыву Учредительного собрания и другим революционным актам, поддерживающим смуту»30.
Особенностью российского политического процесса было большое число партий, их дифференциация, дробление, многообразие оттенков даже внутри основных направлений. Это наглядно проявилось в вопросе о созыве Учредительного собрания, который в обстановке прогрессировавшего кризиса власти и копившегося массового социального недовольства стал вопросом текущей политической борьбы и вызвал острые межпартийные разногласия о путях создания и задачах учредительной власти. Обычно принятые при этом критерии радикализма нуждаются, на наш взгляд, в коррективах, ибо перспективы общественного прогресса России зависели не только от того, как далеко она продвинется по пути революции, но и в неменьшей степени от того, по какому типу цивилизационного развития она пойдет. На вестернизацию, на образцы западной демократии и реформистские методы их достижения ориентировались не только либеральные круги, но и те социал-демократы, которые сознавали необходимость развития правового общества как базы будущего социализма. Поэтому меньшевики по своей ментальное™ были ближе к кадетам, чем к единомышленникам по марксистскому вероучению — большевикам. Последних, в свою очередь, сближало с эсерами и другими «почвен
22 Л.Г.Протасов Всероссийское Учредительное собрание
никами» стремление утилизовать историческую самобытность России, прежде всего ее особый, отличный от западного, тип политической культуры населения, стихийно-разрушительный по преимуществу (западнически-марксистская фразеология большевизма сути дела не меняет). Тем самым возникали неожиданные политические расклады сил и блоки.
Общность ближайшей политической задачи леворадикальных сил — свержение самодержавия насильственным путем — обусловила и некое единство их взглядов на то, каким должно быть Учредительное собрание как подлинный глас народа. Для этого оно должно было, во-первых, избираться на основе всеобщего избирательного права, во-вторых, быть суверенным. Это значило, что «русское Учредительное собрание не может быть ограничено никем — оно должно себя ограничить само»31. В таком революционном толковании Учредительного собрания явственно ощущается, однако, противоречие между внешним преклонением перед «общенародной волей» и требованием демократической республики, то есть этой «воле» заведомо предписывалось строго определенное решение. Это был явный источник будущих коллизий.
Лозунг немедленного созыва Всероссийского Учредительного собрания разделялся многочисленными возникшими в 1905 г. общественными союзами и организациями, объединявшими в своих рядах демократически настроенные элементы общества (журналисты, адвокаты, врачи, инженеры, почтово-телеграфные служащие, Всероссийский Крестьянский союз и др.). На всю страну прозвучал призыв «социалиста вне партий» лейтенанта П.П.Шмидта. Возглавив восстание на крейсере «Очаков», он 15 ноября 1905 г. послал царю следующую телеграмму: «Славный Черноморский флот, свято храня верность своему народу, требует от Вас, государь, немедленного созыва Учредительного собрания и перестает повиноваться вашим министрам. Командующий флотом гражданин Шмидт»32. Превращение популярной идеи в лозунг массового движения в 1905 г. существенно меняло ее качество. С одной стороны, выдвигавшие это требование партии становились своего рода заложниками этой идеи, с другой стороны, сакрализация идеи Всероссийского Учредительного собрания массовым общественным сознанием как бы давала санкцию ее рядовым поборникам на любые самочинные действия во имя достижения этой цели или, еще чаще, под этим предлогом. Так, видный большевик А.К.Воронский вспоминал, как в марте 1905 г. учащиеся Тамбовской духовной семинарии, где он учился, учинили погром в учебном заведении с криками: «Да здравствует Учредительное собрание!» Мемуарист не мог скрыть охватившего его при этом
Глава 1. Идея, рожденная революцией
23
смешанного чувства упоительного восторга, бешенства, ужаса разрушения — «и было в этом разрешающее облегчение»33.
В самом деле, идея всевластия Учредительного собрания, «овладевая массами», соединялась в их сознании с мистическим ожиданием едва ли не мгновенного, чудесного разрешения всех общественных противоречий, в свою очередь, побуждая своих массовых адептов к немедленным действиям. Это отличало российский вариант от западноевропейского ее аналога34. Однако такое «идолопоклонство» в соответствии с законами социальной психологии влечет за собой и полное разочарование в своем кумире и равнодушие к нему, если он почему-либо не оправдывает всех связанных с ним надежд. И.В.Гессен, обозревая судьбу Всероссийского Учредительного собрания, писал о 1905 годе: «Не тогда ли было уже предопределено опозорение Учредительного собрания, которое, родившись, наконец, в крови и тяжких муках, сразу получило презрительную кличку "учредилка", мановением руки Ленина было задушено и выброшено на свалку истории»3*.
Как писал М.Горький в «Несвоевременных мыслях», «лучшие русские люди почти сто лет жили идеей Учредительного собрания, политического органа, который дал бы всей демократии русской возможность свободно выразить свою волю. В борьбе за эту идею погибли в тюрьмах, ссылке и каторге, на виселицах и под пулями солдат тысячи интеллигентов, десятки тысяч рабочих и крестьян. На жертвенник этой священной идеи пролиты реки крови»36. Пафос этих строк легко объяснить тем, что написаны они всего несколько дней спустя после разгона большевиками Учредительного собрания и расстрела ими манифестации его сторонников в Петрограде. Конечно, не за отвлеченную идею боролись и жертвовали собой рабочие, а тем более крестьяне, но именно эта идея стала своего рода символом грядущего освобождения России. Учредительное собрание виделось всеми прогрессивными политическими партиями и стоящими за ними народными массами альфой и омегой демократической революции37.
Однако к 1917 г. вполне выявились и некоторые реалии, которые нес в себе феномен Учредительного собрания и которые становились решающими при воплощении этой идеи в жизнь. Обнаружилось, что ее популярность впрямую зависит от характера переживаемого момента, от конкретной политической ситуации, резко усиливаясь в революционную эпоху и заметно ослабевая в условиях политической стабилизации общества. Это наблюдение как бы намекало, что в критическую минуту круг сторонников Учредительного собрания может оказаться вовсе не так широк, как ожидалось. Очевидна была и зависимость этой идеи от интеллектуально-образовательного
24 Л.Г.Протасов Всероссийское Учредительное собрание
уровня мышления разных социальных слоев общества. Насколько свойственна она была индивидуализированному сознанию среднего интеллигента, настолько трудно представить себе отдельного рабочего или мещанина, проникнутого ею. В массовых слоях она была скорее выражением коллективно-бессознательного начала, измеряемого в категориях социальной психологии, чем проявлением политической ментальное™. Но и тогда, когда эти слои под влиянием партийных идеологов требовали Учредительного собрания, они видели в нем нечто иное, чем прямое народовластие. Для их этатизирован-ного сознания это все же был орган стоящей над ними власти. Не случайно и в 1905 г. и в 1917 г. именно массы создали Советы как органы прямой демократии, им близкие и понятные.
Немаловажно было и то, что каждая из политических сил, боровшихся за созыв Учредительного собрания, в своих расчетах заведомо предписывала ему собственный план общественного переустройства. Между тем внутреннее состояние теоретической разноголосицы и политической междоусобицы, в котором пребывала российская революционная демократия, само по себе являлось потенциальным источником серьезных трудностей, если не кризиса, будущего верховного органа. Наконец, тяжелым грузом была утвердившаяся в общественном сознании необходимость избрания его непременно всеобщим и равным голосованием, что крайне усложняло его созыв, более того, могло практически помешать такому созыву.
После первой русской революции лозунг Учредительного собрания утратил актуальность, как бы исчез с политических знамен. Страна вновь стала на путь эволюционного развития, на дорогу мирной модернизации. Однако эта модернизация шла весьма неравномерно, и чем дальше она уходила в экономической сфере, тем нагляднее было отставание политических перемен. Первая мировая война, выразившая глобальный кризис цивилизации, со всей очевидностью обнажила ее противоречия в России, явное несоответствие между существующим государственным строем и потребностями развития страны.
Победа февральской революции 1917 г. и свержение самодержавной власти в корне изменили общеполитическую ситуацию в России. Страна полицейско-бюрократического произвола, где подавляющее большинство населения даже формально было отстранено от участия в государственных делах, в считанные дни стала настолько свободной, насколько это вообще было возможно в условиях военного времени. Возникли благоприятные условия для созыва всенародно избранного Учредительного собрания, для превращения давней мечты передовых
Глава 1. Идея, рожденная революцией
25
людей России в конкретную политическую задачу текущего момента. Необходимость его созыва диктовалась отсутствием в стране всеми признанной, легитимной власти, которая обладала бы правовым и моральным авторитетом, достаточным для проведения назревших за многие века преобразований во всех сферах жизни.
Как это всегда бывает в истории, вторая русская революция шла неисповедимыми путями, не вписываясь ни в одну из соперничавших на политическом рынке схем. Самодержавный колосс развалился буквально в несколько дней под ударами восставшего народа, не оказав при этом действительно серьезного сопротивления. А вместе с тем отпало и всеобщее представление о том, что Учредительное собрание придет на смену самодержавному правлению, представление, построенное на аналогии с событиями Великой Французской революции конца XVIII века38. Главная и традиционная задача его была решена—в России фактически установилась демократическая республика с максимумом политической легальности. Созыв же всероссийского народного представительства требовал месяцев, тогда как в стране сложилось крайне сложное и запутанное положение с центральной и местной исполнительной властью. Революция не создала «чистой» либерально-буржуазной власти, не привела и к революционно-демократической диктатуре левых партий.
Видный левоменьшевистский деятель Н.Н.Суханов отмечал, что в дни февральской революции лозунг Учредительного собрания оставался «совершенно в тени»39. Мнение столь авторитетного мемуариста, весьма обстоятельного и точного в деталях, не может быть оставлено без внимания. Но, думается, это лишь «внешняя правда», то есть доступная прямому наблюдению поверхность событий.
По сути же едва ли Суханов прав. Этот лозунг звучал рядом с другими революционными призывами в листовках, выпущенных в дни восстания в Петрограде Русским бюро ЦК РСДРП, Петербургским комитетом большевиков, Межрайонной организацией объединенных социал-демократов, «Инициативной группой» меньшевиков. В Москве Учредительное собрание фигурировало в обращениях эсеров, большевиков к рабочим и солдатам. Уже 28 февраля Московское областное бюро большевиков заявило: «Наша задача — создать Временное революционное правительство для созыва Учредительного собрания»40. В первые же дни марта, когда революционная волна достигла провинции, требование созвать Учредительное собрание звучало на митингах и демонстрациях трудящихся в Харькове, Киеве, Саратове, Покрове и других городах. Поднявшиеся про
26 Л.Г.Протасов Всероссийское Учредительное собрание
тив самодержавной власти массы не забыли, конечно, популярный лозунг 1905 года.
Но было и другое. События февральской революции нарастали лавинообразно, с головокружительной быстротой. В момент, когда царский трон зашатался, а на улицах восставший народ сражался с войсками и полицией, мобилизующую роль играли самые простые и всем понятные призывы, способные увлечь на немедленные действия. Революционные вожаки звали народ не к избирательным урнам, а к оружию, на штурм полицейских участков, тюрем, арсеналов. «Все наши помыслы были прикованы к уличной, грандиозно развертывавшейся борьбе... — вспоминал фактически руководивший тогда питерскими большевиками А.Г.Шляпников. — Вопросы боевой практики отодвинули на задний план все заботы по оформлению движения»41.
Вопрос об Учредительном собрании незримо витал и под сводами Таврического дворца, где в конце концов решалась в те дни судьба власти в стране. Спонтанное развитие революционных событий определило дворцу место эпицентра политической жизни. Здесь заседала IV Государственная дума, сюда, к широко известному и легальному очагу оппозиции (в Думе в 1915 г. оформился либеральный «Прогрессивный блок», добивавшийся создания «ответственного министерства» или хотя бы «министерства народного доверия»), стекались толпы восставшего народа, в залах и кабинетах Таврического дворца раскладывались различные политические пасьянсы. И чем отчетливее вырисовывался размах революции, тем чаще в кулуарах дворца упоминалось Учредительное собрание.
Впервые такая перспектива обозначилась 27 февраля. Явившиеся на заседание Государственной думы депутаты узнали, что император распустил ее, выразив очевидное нежелание считаться с оппозицией. Думцы растерянно бродили по коридорам, не решаясь ни разойтись по домам, ни открыть заседание, бросив тем самым вызов монаршей воле. В эти часы многие оппозиционеры припоминали исторический прецедент, как в 1789 г. депутаты от третьего сословия Генеральных штатов Франции отказались подчиниться указу короля Людовика XVI о роспуске и, собравшись в гимнастическом зале, объявили себя Национальным собранием страны и поклялись добиться конституции. Этим столкновением парламента с монархией началась тогда революция.
Пример великих французов, памятный по гимназическим учебникам, пугал непредсказуемостью своих последствий. Председатель Думы М.В.Родзянко, по его собственному признанию, не осмелился собрать Думу вопреки царскому указу, ибо «это потребовало бы своим прямым последствием — объ
Глава 1. Идея, рожденная революцией
27
явить себя Учредительным собранием»42. Вместо этого он объявил частное совещание в Полуциркульном зале дворца, где собралось до 200 думцев. Отдельные левые депутаты (трудовики В.И.Дзюбинский, А.Ф.Керенский, меньшевики Н.С.Чхеидзе, М.И.Скобелев) предлагали провозгласить себя Учредительным собранием, чтобы от имени народа создать новую власть43. В этом же убеждал Родзянко и пришедший в Таврический дворец народный социалист В.И.Чарнолус-ский44. Учитывая реальный ход событий и, в частности, оформлявшуюся в недрах революции снизу альтернативную власть в лице Советов, успех такого предприятия представляется маловероятным, даже если бы оно было поддержано другими думцами, но и не исключенным вовсе. Взамен этого был образован Временный комитет членов Государственной думы для восстановления порядка и для сношения с лицами и учреждениями. За столь многословным и туманным названием скрывались одновременно и неуверенность учредителей, и неявное желание спасти монархию, хотя бы ценой отречения Николая II.
2 марта в Пскове после телеграфных переговоров с Родзянко и командующими фронтами император отрекся от престола за себя и за своего малолетнего сына Алексея в пользу своего брата Михаила Александровича. Экс-император заповедал ему «править делами государственными в полном и нерушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены»45. Такой поворот дела был удобен для поборников конституционной монархии. Во-первых, место подлинного и суверенного, всенародно избранного Учредительного собрания могла занять та же Дума с учредительными полномочиями. Во-вторых, личность нового царя вроде бы исключала возможность возврата к самодержавным порядкам. П.Н.Милюков, как никто другой хлопотавший о сохранении в России короны, позже писал: «Мягкий характер великого князя и малолетство наследника казались лучшей гарантией для перехода к конституционному строю»46. Его ближайший соратник по кадетской партии ВД.Набоков, хотя и испытывал как юрист сомнения относительно законности прав Михаила Романова на трон, считал, что этим устранен был бы роковой вопрос о созыве Учредительного собрания во время войны47.
Однако новоявленный Михаил II стал самым недолговечным в русской истории монархом — его «царствование» длилось около суток. Ненависть народа к старому режиму была такова, что даже говорить вслух о сохранении монархии в те дни было опасно. Да и сам Михаил предпочитал тогда находиться не в своем доме, а на квартире князя Путятина. Именно здесь,
28 Л.Г.Протасов Всероссийское Учредительное собрание
на Миллионной, 12, и он отрекся 3 марта от престола. В манифесте, составленном при участии видных кадетских юристов Б.Э.Нольде и В.Д.Набокова, Михаил соглашался принять власть, «если таковая будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, через представи-1 телей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные законы государства российского». До тех пор он призывал граждан повиноваться Временному правительству48.
Итак, последний на троне Романов публично назвал правопреемником власти Учредительное собрание. Любопытно, сколь разную реакцию вызвало это заявление. Присутствовавший при отречении А.Ф.Керенский пылко благодарил Михаила: «Верьте, Ваше императорское величество, что мы донесем драгоценный сосуд вашей власти до Учредительного собрания, не расплескав из него ни единой капли». Совершенно иначе воспринял это Николай И. Не чувствуя нужды скрывать свои истинные мысли, он записал 4 марта в дневнике: «Оказывается, Миша отрекся. Его манифест кончается четыреххвосткой (так называли тогда в политическом просторечье всеобщие, равные, прямые и тайные выборы. — Л.П.) для выборов через 6 месяцев Учредительного собрания. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость»49. Все это приобрело теперь, пожалуй, фарсовый оттенок, но для героев описанных событий было исполнено исторического смысла.
Вернемся, однако, в Таврический дворец, где в те же самые дни и часы проходили главные события. Каждому питерцу было знакомо невысокое строгое здание на Шпалерной улице, желтого цвета, в стиле классицизма, построенное в конце XVIII века архитектором И.Е.Старовым для князя Г.А.Потем-кина. («Это пространное и великолепное здание... не из числа обыкновенных», по словам Г.РДержавина.) Долгое время использовавшееся для разных выставок, оно в 1906 г. было перестроено под резиденцию Государственных дум. Теперь же Таврический стал своего рода символом свободы и даже материализованным воплощением двоевластия в стране: в правом его крыле некоторое время (до переезда в Мариинский дворец) размещалось Временное правительство, в левом — до переезда в Смольный институт 3 августа находился Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Даже в этом чувствовалась политическая символика.
Образовавшийся в результате революции вакуум верховной власти в России не мог сохраняться долго. Ее судьба решалась в переговорах Исполкома Петроградского Совета с Временным комитетом Государственной думы. Правосоциалистические советские лидеры, отказываясь от притязаний на власть, готовы
Глава 1. Идея, рожденная революцией
29
были передать ее либеральному («буржуазному») правительству на определенных условиях. Эти условия из восьми пунктов, наспех записанные на простом клочке писчей бумаги в ходе пленарного заседания Совета, и стали предметом ожесточенных споров в ночь на 2 марта вокруг вопроса о характере государственного строя и программе нового правительства. Делегаты Исполкома Н.Д.Соколов, Н.Н.Суханов, Ю.М.Стеклов, Н.С.Чхеидзе отказались от требования Совета немедленно декретировать демократическую республику в обмен на обязательство думских лидеров не провозглашать монархию до Учредительного собрания.
В разгар переговоров призошел пикантный эпизод, который предал гласности впоследствии Стеклов. Член думского комитета В.В.Шульгин, имевший всероссийскую репутацию ярого монархиста и русского националиста, при упоминании в советских условиях немедленных мер к созыву Учредительного собрания воскликнул: «Если бы мне сказали два дня тому назад, что я выслушаю это требование и не только не буду возражать, но признаю, что другого исхода нет... я назвал бы безумцем того, кто бы это сказал, и себя считал сумасшедшим. Но сегодня я ничего не могу возразить. Да, Учредительное собрание на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования!»50. В итоге переговоров одним из обязательств Временного правительства стало непредрешение формы будущего правления до Учредительного собрания. Соответственно пункт 4 правительственной декларации от 3 марта 1917 г. гласил: «Немедленная подготовка к созыву на началах всеобщего, равного, тайного и прямого голосования Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны»51.
«Прозрение» В.В.Шульгина знаменательно не внезапной переменой взглядов (до конца жизни он остался монархистом), а как отражение уникальной правовой и политической ситуации тех дней. Она была крайне запутанной. Правительство располагало официальной властью, но было «пленником» Совета, в руках которого была реальная сила в виде массовой поддержки и контроля над армией. Россия перестала быть монархией, но и не стала формально республикой. К тому же отречение Николая II не только за себя, но и за наследника нарушило закон о престолонаследии, и при удобном случае монархисты не преминули бы объявить этот акт недействительным.
Столь же неясным был и вопрос об источнике новой власти. Революционное «правотворчество» масс, свергнувших монархию, создавших Советы, общественные комитеты, фабзав-комы и другие полномочные органы, никак не вписывалось в
